«В политику не лезу!»

В этом году блистательному поэту и переводчику Виктору КУЛЛЭ – 60. С юбиляром встретился корреспондент «Навигатора».

Виктор Альфредович родился в Кирово-Чепецке. Окончил Литинститут им. Горького. Защитил первую в России диссертацию, посвящённую творчеству Иосифа Бродского. Выступил редактором-составителем сборника «Бог сохраняет всё», комментатором «Сочинений Иосифа Бродского» в восьми томах. Автор книг стихов «Палимпсест», «Всё всерьёз», «Стойкость и Свет. Избранные стихотворения и переводы 1977-2017». Автор сценариев к документальным фильмам о Ломоносове, Грибоедове, Цветаевой и др., сериала «Прекрасный полК». Лауреат отечественных и иностранных литпремий. Перевёл на русский язык стихи Микеланджело, сонеты и поэмы Шекспира, полный корпус стихов Бродского, в оригинале написанных по-английски, стихи Томаса Венцловы, Шеймаса Хини, Чеслава Милоша, Янки Купалы, Бойко Ламбовски. Переводил произведения поэтов малых народностей РФ.

– На что живут поэты?

– Бродский, как известно, преподавал в университете. Дерек Уолкотт, самый совершенный в техническом плане англоязычный поэт, начинал как драматург, и после вручения Нобелевской премии его пьесы появились в репертуаре театров по всему миру – с выплатой авторских, разумеется. Я зарабатываю на жизнь пером с тех пор, как окончил литинститут. При этом не лезу в политику: редактирую, перевожу, преподаю.

Мама одной моей подруги в своё время была директором музыкальных программ радио «Маяк». И она предлагала нам с Денисом Новиковым и многими другими поэтами попробовать писать тексты песен для попсовиков-затейников: «Хотите под псевдонимами – пожалуйста! Хоть денюжку заработаете…» Только у нас не получилось. Освоить степень простодушия, чтобы сочинить что-то типа «Ксюша-Ксюша-Ксюша, юбочка из плюша», язык не повернулся. Разве что Вадюша Степанцов, уже имевший опыт сотрудничества с группой «Браво» и Гариком Сукачёвым, стал писать песни – и то для собственной команды «Бахыт-Компот». Ну и Виктор Пеленягрэ освоил песенный жанр. Не без плагиата, будем откровенны. К примеру, строки «Позови меня тихо по имени,/ Ключевою водой напои меня» принадлежат Игорю Меламеду.

– Два года назад широко отмечалось 80-летие Бродского. В чём его значение для русской словесности? Понимаю, что на эту тему вы способны говорить как минимум до утра. В пять минут уложитесь?

– Я уже упомянул о том, что мало кому удаётся изменить воздух поэзии. А Бродский изменил его. Это первое. Второе: Пушкин писал Вяземскому, что «…поэзия, прости Господи, должна быть глуповата» – а Бродский был нечеловечески умён. Когда он описывал, к примеру, своё «Путешествие в Стамбул» – видно, что им перелопачен весь Данилевский. Но собственный текст он начинает практически с нуля, заново, не стоя ни на чьих плечах. Ab ovo.

С Бродским было очень тяжело общаться. Это как фехтовальный поединок или теннис. Маховик его мысли раскручивался постоянно. Таких людей я знал немного, почти все они были философами – Александр Пятигорский, Георгий Гачев. Из писателей подобную мощь интеллекта я встречал только у Битова. А ещё благодаря Бродскому у нас возник серьёзный интерес к английской поэзии. В самом деле, в XIX веке Байрона читали в переводах с немецкого, Шекспира – с французского.

– Не могу не задать отдельный вопрос о переводах. Очевидно, что степень свободы переводчика – краеугольный вопрос для «толмачей». Как уживаются в переводе точность и приблизительность?

– Любой перевод – неизбежная жертва. Полностью втиснуть одну культуру в другую невозможно. Приведу любимый пример: японец перевёл Хлебникова, прочёл мне – и я понимал, какое стихотворение председателя земшара взято. Но я совершенно уверен, что, если перевести его обратно на русский, получится что угодно, только не Хлебников. То есть переводчик понял, что главное здесь – игра корнесловиями, и попытался найти эквиваленты в своём языке.

Сам стараюсь переводить эквиритмично, в идеале – эквилинеарно. Англичан очень долго переводили, чередуя мужские (ударение падает на последний слог рифмующихся слов. – Прим. ред.) и женские (ударение на предпоследний слог рифмующихся слов. – Прим. ред.) рифмы. Мне это кажется неоправданным, поскольку в английской поэзии рифма исключительно мужская. И Бродский перевёл Джона Донна именно так. Оказалось, это возможно, хотя и весьма непросто. А у итальянцев, наоборот, только женская рифма. Есть опыт перевода Мандельштамом сонетов Петрарки сугубо женской рифмой. Но если представить целый том переводов, написанных без единой мужской рифмы, у тебя будет оскомина, как от излишне сладкого блюда. Слепое следование поэту пойдёт ему в минус. Парадокс: сплошная мужская рифма не приедается в отличие от сплошной женской.

Я переводил хантов. У них единственный размер – двустопный хорей. Чижик-пыжик – чижик-пыжик, чижик-пыжик – чижик-пыжик. При этом стихи совсем небольшие, зачастую всего из двух катренов. Как это перевести, чтобы не утратить содержание и не походило на считалочку? Раньше практиковалось совершенно спокойно переводить хоть пятистопным амфибрахием, да ещё добавлять третью, лишнюю строфу. Ну и получалось сочинение «по мотивам»: олешки бежали, снег искрился, «увезу тебя я в тундру» – всё в таком роде. Я честно попытался влезть в этот двустопный хорей, но понял, что очень многое по смыслу придётся отсекать. Пытался найти конгруэнтный размер – к примеру, взял трёхстопный хорей. Вроде бы получилось – и вполне конгруэнтно: «Чум – с окошком в небо…/ Звёзд – поди сочти./ Эх, не сбиться мне бы/ с Млечного Пути».

А как переводить бурятскую или тувинскую поэзию, которые полностью базируются на анафоре (повторение языковых элементов: звуков, слова или группы слов в начале каждого параллельного ряда. – Прим. ред.)? Пробовал сохранять анафору и добавлять рифму в хвосте строки. Задача не из лёгких. Так перевёл знаменитого тувинского поэта Александра Даржая, аксакала. Но не очень доволен. Подобная жёсткая формальная заданность часто приводит к эдакому гомункулусу.

Отца Амарсаны Улзытуева, бурятского классика Дондока Улзытуева, переводили Куняев и Евтушенко – они все вместе учились в Литинституте. Это прекрасные переводы, но они вообще не передают своеобразия бурятской поэзии, увы. Нужно постараться найти нечто среднее, конвенциональное. Когда я гостил в поместье Улзытуевых, предложил ему самому перевести стихи отца, хотя бы начать. Амарсана ведь только что выпустил книгу «Анафоры». Тётушка Амарсаны воодушевилась: «Гость твой едва приехал – а уже дело говорит!»

Мне повезло. В лите наш семинар был последним, кто застал занятия по античной литературе у Азы Алибековны Тахо-Годи. Потом младшекурсникам античку пришёл читать Гаспаров – и я удирал со своих занятий, чтобы прослушать курс по второму разу. Так вот, Аза Алибековна нам сказала, что никаких лекций и конспектов не будет: они с Алексеем Фёдоровичем Лосевым написали учебник, и нет смысла тратить время на его пересказ своими словами. Для сдачи экзамена достаточно просто прочитать. Потом добавила: «Вы ведь поэты, вы должны знать, что такое античный мелос». И она нам на языке оригинала пропела всего Гомера, всего Гесиода, Сапфо, Алкея и прочих лириков… С необходимыми комментариями, разумеется.

Сейчас подавляющее количество стихов, разбираемых мной на мастер-классах, это декларация о намерениях. Это похоже на загрунтованный холст с набросками карандашом. А живописи, индивидуального мазка – нет. Вообще свой излюбленный метафорический ряд у каждого складывается в детстве. Но не хватает возможностей выразить желаемое.

Ни форсировать события, ни заигрываться не надо. По свидетельствам людей из ближнего круга Николая Рубцова, с поэтом ушли в мир иной два тома ненаписанных стихов. Он постоянно возвращался к работе над ними, но не публиковал. Ничего не записывал Грибоедов: по «делу декабристов» к нему должны были прийти с обыском, и он уничтожил абсолютно все бумаги в доме. Таким образом, не сохранилась написанная после «Горя от ума» трагедия «Грузинская ночь» – она совершенно точно была завершена, Грибоедов читал её друзьям на обедах в Петербурге…

– Два с лишним года весь мир получает новый опыт – жизнь при пандемии. А в чём заключался ваш новый опыт в это время?

– В очень простых вещах: я пару раз чуть не сдох. Меня спасло преподавание. Даже придумал афоризм: «Птица-говорун умирает последней!» Занятия шли на удалёнке, я садился у компа и честно разбирал стихи или читал лекции по истории литературы народов России. После ковида восстанавливался работой.

В этой ситуации с дистанционным обучением очень жаль студентов: у них реально украдена лучшая пора жизни, полноценное студенчество со всеми его атрибутами. Говорю ребятам: «Моему поколению пришлось многое пережить: противостояние всему советскому, крушение страны, лихие 90-е – и мы решили уже, что с нас хватит. Ни фига подобного! Получение нового опыта продолжается. Так вот, подумайте о тех, кто родился в самом начале ХХ века и хлебнул по полной: революцию, Гражданскую войну, коллективизацию, индустриализацию, 30-е годы, Великую Отечественную, борьбу с космополитами… Так нам, нынешним, ныть о трудностях как-то неуместно».

Меня порой сочувственно вопрошают: мол, как же так – первую книгу вам издали в 40 лет. А у Женюры Рейна она вышла в 50. И что дальше? Стыдно ныть. Да, первой книги долго не было – и я был избавлен от множества ранних соблазнов. Как написал покойный Венедикт Васильевич Ерофеев, «Всё на свете должно происходить медленно и неправильно, чтобы не сумел загордиться человек, чтобы человек был грустен и растерян». Сейчас, ребята, настали ваши исторические времена: и пандемия, и спецоперация.

– Шутливый вопрос. Представим, что в одном самолете летят сплошь литераторы: поэт, прозаик, драматург, переводчик, критик, эссеист. Кому бы вы отдали единственный парашют?

– (Вздохнув.) Тому, кто моложе. Чтобы ещё пожил… Ну, или женщине – если она есть среди них.

– Для чего вам понадобился бы восьмой день недели?

– Дополнительное время мне без надобности. Любой календарь – просто сетка, наложенная на неотвратимый ход времени. Как меридианы, наложенные на пространство. Зачем мне лишние меридианы?

Юрий ТАТАРЕНКО

Фото Катерины Скабардиной