Рассказы Юрия Чернова

Высоко в небе, прямо над нашими головами, вдруг жалобно заржал… жеребенок. Бывалые натуралисты не удивятся, если, скажем, «там, наверху» заблеет барашек, ибо им хорошо известно, что такой звук издает токующий куличок-бекас, когда он, оттопырив крепкие хвостовые перья, круто пикирует к земле. Но плач в небе жеребенка слышал далеко не каждый. Вот и мой собеседник Алексей Тимофеевич Олейников, с которым мы прогуливались по берегу Обского моря, удивленно вскинул голову и засмотрелся на двух коршунов, не поделивших небесные владения. Подвергшаяся атаке птица и верещит по-жеребеночьи.

В отдалении кружили другие пары этих хищных птиц. Как правило, они патрулируют границу, где сходятся две стихии – моря и Караканского бора, переживающего после недавнего пожара не лучшие времена. Привлекают коршунов и прибрежные улицы нашей дачной деревни Ерестная, во дворах которой они находят поживу.

– Представьте, – заметил я спутнику, – каким пустынным было бы сейчас небо без этих птиц, прилетающих с юга одними из первых.

– Да, с ними веселее, – согласился Алексей Тимофеевич, усмехнулся чему-то своему и с сожалением добавил: – А мой орел еще не прилетел.

Я заинтересовался сказанным и вот что узнал об «орле», оказавшемся, как я и предполагал, обыкновенным черным коршуном – из тех, что кружили над нами.

– Года три, как привадился он к нашему двору, – охотно рассказывал Олейников. – Обычно его и не видно, а только начнешь чистить рыбу, он тут как тут. Усядется на столб, ждет. Иногда и покрикивает – торопит. Однажды моя хозяйка Эрна Иоганновна замешкалась с этим делом, так орел спикировал на нее – со спины – и слегка коснулся когтями. Мол, не тяни.

В другой раз «орел» наказал лохматого сторожа Олейниковых Черныша. Пес был сыт и подремывал, созерцая косточку с мясом, лежащую у него под носом. Заметивший все это «орел» спикировал сзади на Черныша и умыкнул предмет его любования.

А однажды в роли ограбляемого оказался сам «орелик». Он раздобыл на море снулую рыбу и тут же подвергся нападению сразу трех ворон. Серые разбойницы пытались оттеснить «орла», то бишь коршуна, к бору, а тот, напротив, стремился держаться подальше от него. Не покидая водных пределов, он старался набрать максимальную высоту.

В схватках птиц высота имеет решающее значение. Тот, кто выше, тот и хозяин положения. Но набирать высоту с рыбой в клюве коршуну становилось все труднее и в конце концов он ее выронил. И что же? Вороны, не умеющие плавать и нырять, тут же потеряли к добыче интерес и полетели к бору, а коршун мгновенно сложил крылья, спикировал вниз и выхватил из воды рыбу. Уходил восвояси он снова над водой, тем самым не оставив воронам – птицам умным и расчетливым – никакого шанса на чужую добычу.

Прощаясь с Алексеем Тимофеевичем, я выразил желание познакомиться с его «орлом», уточнив, что это вовсе не орел, а коршун.

– Запомните, дорогой Алексей Тимофеевич, – напутствовал я Олейникова, – черный коршун – единственный среди дневных хищных птиц, которого легко определить по строению хвоста. Он с неглубоким, но хорошо заметным вырезом.

– Верно, – согласился Алексей Тимофеевич, всматриваясь в силуэт коршуна. – Меченая птица.

О ней поют, заливаясь соловьями, «Иванушки», поэты вплетают ее имя в венки своих стихов.

«Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло. Только мне не плачется – на душе светло», – сказал, словно выдохнул, Сергей Есенин в своем волшебном творении «Выткался на озере алый свет зари…»

Плачет или нет иволга – судите сами. Наверняка вы слышали ее песню, сравниваемую с переливчатым голосом флейты. Без песни иволги я и не представляю наш Караканский бор, подступающий к моей лесной заимке. Так же, как, скажем, без заманчивых и грустных позывных кукушки. «Одна пара иволог, – отмечал Альфред Брем, – способна оживить целую рощу».

Да, песню иволги слышали многие, а видели ли саму певицу? Убежден, что таковых немного. Ведь иволга – одна из самых скрытных птиц и, подобно сказочной Жар-птице, редко кому показывает свой чудесный золотой наряд, оттеняемый черными крылами.

Вот и я, многие годы слушавший чарующие рулады живой флейты, должен признаться, что визуальные встречи с ней можно пересчитать по пальцам. Всегда памятен и праздничен день, в который семейная парочка из соседней опушки бора вдруг навещала мою старую черемуху, на мгновения осеняя и ее, и всю заимку изумрудно-золотистым сиянием.

А на днях я увидел своих красавиц в непривычной для меня роли. Высоко в небе они яростно, с каким-то злым кошачьим шипением гнались за черным коршуном, позорно смывающимся в сторону Обского моря. Такая злость и натиск как-то не вязались с райским очарованием этих птиц, как не вязались их мелодичные посвисты с угрожающими воплями мартовских кошек. Но ведь факт: и то, и другое принадлежит одним и тем же птицам. Только в разное время: первое – при воспевании родного леса, второе – в минуты тревоги и упреждения тех, кто покушается на их потомство, взращиваемое в изящно сплетенной кошелке. Да-да, не в дупле, как, наверное, полагал поэт, а в травяной кошелке, прочно подвешенной в развилке тонких сучьев. Простим это «орнитологическое» заблуждение Сережи Есенина, ведь ему, «хмельному от радости», было в то время всего пятнадцать лет.

Юрий ЧЕРНОВ