«Проживу без слова «хайп»!»

С доктором филологических наук, профессором НГПУ, главным научным сотрудником сектора литературоведения Института филологии СО РАН Юрием Васильевичем ШАТИНЫМ встретился наш корреспондент.

– Русский язык стремительно меняется: приходят заимствования, новые грамматические конструкции, смайлики… К чему это может привести?

– Язык развивается неравномерно. Порой случаются взлёты, и часть нововведений языком усваивается – в среде образованных людей, во всяком случае. А их сейчас много. Другие новшества либо полностью исчезают, либо переходят в узкоспециальную сферу – к примеру, к айтишникам.

– То есть никакой катастрофы не предвидится?

– Нет! О катастрофах языка неоднократно писали. Во-первых, в начале XIX века, когда шишковисты с карамзинистами спорили. Во-вторых, писали в начале 20-х годов прошлого века, когда был большой вброс нового. В обоих случаях ничего страшного не произошло: что-то быстро отмерло, что-то сразу прижилось.

У меня внук-компьютерщик – так какие-то его слова и выражения просто не понимаю! Порой вынужден рыться в словарях… Но к англицизмам, сленгу отношусь толерантно.

– Cлово «хайп», к примеру, пришло всерьёз и надолго?

– В молодёжной среде, во всяком случае, оно стало своеобразным знаком поколения. Но таких слов во все времена много. Допустим, «бикса» (девушка). У стиляг в 50-е годы был свой жаргон. Если вернуться именно к «хайпу», то не думаю, что через 10-15 лет это слово станет общеупотребительным. Но если кто-то будет писать роман о нынешнем времени, без «хайпа» вряд ли обойдётся, особенно в устной речи героев.

Всё зависит от роли слова. Изобразительное средство – это одно, общеупотребительность – другое, создание коммуникативных сигналов в определённой группе – третье. Я сторонник многообразия – как лингвист. Что же касается личных предпочтений, то, думаю, без слова «хайп» в речи проживу спокойно. Вряд ли когда-нибудь стану его активно употреблять. Но и сказать, что оно меня сильно возмущает, не могу.

– Активно внедряются и различные языковые послабления – «кофе» вот стал среднего рода…

– Думаю, они появились для того, чтобы спасти чиновников от безграмотности (улыбается). Средний род «кофе» можно допустить в качестве субнормы. Нормой это всё-таки не станет, как мне кажется. Сам я по-прежнему пью чёрный кофе.

– Один из последних примеров вопиющей безграмотности чиновников – «изменения в Конституцию» в бюллетенях. Это опечатка или ошибка?

– Ошибка в конструкции. Пропущено одно слово. Правильно было бы – «изменения в текст Конституции». А «в Конституцию» – это просторечие. Насколько уместно было вставить его в миллионы бюллетеней – не знаю. Меня как лингвиста подобные неточности задевают, конечно же.

– Нарушено древнее правило «торопись медленно»?

– Да-да. Референдум всё-таки официальное мероприятие. Изменить можно текст Конституции, сама по себе Конституция вне текста не существует, это вещь сугубо текстуальная. Если мой сосед скажет, что сломал руку, я пойму его. А вот у хирурга будет много вопросов (улыбается). Так и здесь: если мы вступили в официальный регистр, то должны ему следовать.

– Уходят социальные явления – исчезают и слова, их обозначающие и характеризующие, так?

– Совершенно верно. 80% нынешних студентов-миллениалов не знают значения слова «челнок», популярного в 90-е годы. Приходится объяснять. И про пресс-папье и промокашку тоже… Слово «ваучер» ещё, слава богу, помнят, но через 10 лет не удивлюсь, если студенты спросят, что это такое.

– Чему научается студент, написав диплом «Особенности поэтики Батюшкова»? И в чём польза этого текста для общества?

– На второй вопрос ответить конкретно невозможно. Думаю, культура вообще создаётся как некий избыточный слой. Если бы мы определяли пользу каждого произведённого продукта, то оказались бы в очень сложной ситуации. Сама культура стала бы не столь широкой и разнообразной. Вопрос о пользе культурных ценностей – вещь опасная. Помню, в 70-е годы председатель ВАК предложил рецензентам работ негуманитарного направления добавить раздел «Предполагаемый эффект в экономике». Так вот, если верить цифрам, только за 1976 год экономика СССР возросла в 10 раз! (смеётся). Ну а студент, написавший о Батюшкове, и те, кто внимательно прочёл эту работу, безусловно, узнали что-то интересное о той эпохе и судьбе самого Батюшкова, которая была весьма неординарной. Хотя говорить о глобальной общественной пользе здесь не приходится…

Мы также имеем дело и с избыточностью языка. В словаре Ожегова 400 тысяч слов. Но ни вы, ни я, никто столько не использует. Но и договориться об употреблении только 4-5 тысяч слов невозможно. Многовариантность была, есть и будет.

– Россияне очень разобщены. У каждого своя система ценностей. Нас что-то объединяет – кроме русского языка?

– Не только. Русская матрица жива в фольклоре – песнях, обрядах. Вспомним Пасху: не все говеют, но все разговляются (смеётся)! Как-то поздравил друга из Новокузнецка накануне Пасхи: «Иисус воскрес!» Тот изумился. И я понял, что мы с ним в разных языковых системах. Для меня сказать 31 декабря «С Новым годом!» – нормально, хотя новый год ещё не наступил…

– Согласитесь выступить оппонентом на защите диссертации «Смысловые пласты в поэзии Елены Ваенги»?

– Бесспорно. Почему нет? Стихи Ваенги не абсолютные шедевры, но и не графомания. Попробуйте написать хорошую работу о Пастернаке! Вам сразу скажут: тут вы с этим совпали, а здесь – с другим. Так что всегда имеет смысл интересоваться поэтами не первого ряда. Лишь бы работа была хорошая…

– Преподаватели сетуют, что от года к году студенты становятся всё более «ленивы и нелюбопытны».

– Сложно судить. Дело в том, что «ленивы и нелюбопытны» студенты были в разное время по-разному. Я преподаю с 1968 года. И если говорить о 70-80-х, то тогда нелюбопытство к учебным планам в основном было связано с интересом к запрещённым философам и писателям. Если преподаватель рассказывал о ком-то из них из неофициальных источников, то оказывался в выигрышном положении. Но интересующихся Солженицыным было тогда не более 20%. В 90-е, когда пошёл поток издания прежде запрещённой литературы (это были самые благодатные годы), студентов, ежедневно приходящих с новыми идеями, комментариями к свежепрочитанному, была чуть ли не половина в каждой группе. Но с начала нулевых интересующихся действительно становится всё меньше. Зато интересуются они не только знаками в культуре, но и глубинными проблемами. Сегодня мало просто прочесть Набокова или Пастернака – важно ещё встроиться в некую креативность их исследований.

– Вы активист Дома Цветаевой в НГОНБ (областной научной библиотеке. – Прим. ред.). Её поэтические миры привлекают вас сильнее всего?

– Нет, так сложилось. Идея создания Дома принадлежит Виктору Пушкарёву, культурному деятелю рубежа веков. Увы, он умер от онкологии в 54 года. Для него Цветаева была знаковым явлением. Ещё одна подвижница Дома – народная артистка России Галина Александровна Алёхина. Считаю, Маяковский и Цветаева были самыми крупными явлениями в отношении реформации русского поэтического языка. Но как художники слова Пастернак и Мандельштам мне нравятся больше.

Юрий ТАТАРЕНКО

Фото из личного архива Ю. Шатина