Переводы с птичьего

Грамотная синица

Призывая покормить птиц в трудную для них пору, мы чаще всего взываем к людскому состраданию и доброте. Чего, мол, тебе, человече, стоит собрать со стола крошки для птах или пожертвовать для них кусочек свиного сала? А птицы-де в долгу не останутся.

Но вопрос надо ставить иначе. Это мы, люди, в неоплатном долгу у птиц. И за догляд в садах и огородах, и за песни – то бишь «музыку», за которую принято платить. Не могу сказать, какого именно гонорара достойны, скажем, мажорные концерты воробьиных джаз-банд или грачиные граи, скворчиные попурри... Во всяком случае, те из воробьев и синичек, что проникают в продовольственные магазины, отовариваются там вполне законно...

Пишу это, а в открытую форточку откуда-то сверху, из-под карниза, так и брызжут ненавязчиво-звонкие музыкальные пассажи. Будто играет кто-то на ксилофоне из сосулек: динь-динь-дзень!..

Этот «кто-то» – синичка. Словно догадавшись, что о ней подумали, синица затенькала еще азартнее и чаще. Так, что мне захотелось взглянуть на солистку и на новый день, который она прославляла. Выхожу на улицу. День и в самом деле лучистый, звонкий, по сугробам – светлые синие тени. Вот и синичка твердит, как у писателя Ливеровского, о том же:

– Си-ний день! Си-ний день! Си-ний день!

У весны немало признанных солистов и хористов. Только далеко не каждого из них мы слышим. Тем приятнее и дороже для нас, горожан, незатейливые и, пожалуй, самые ранние синичьи песенки-веснянки. Услышать их можно всюду, иногда в самом неожиданном месте.

Синичка, которую я слушал в этот раз, пела на высоком телефонном проводе «воздушки», что гипотенузой стягивал прямой угол, образованный изломом пятиэтажного дома-змейки. Птичка сидела точно посередине провода, как бы понимая, что здесь наилучшая точка угла-резонатора. Впрочем, почему «как бы»? В чем в чем, а в акустике птицы разбираются не хуже нашего.

Не глядя больше на синицу (все птицы не любят этого), я стал прохаживаться взад-вперед и с удовольствием слушать ее трехтактные музыкальные фразы, повторяемые трижды, с ударением на последний слог. Казалось, что синица выговаривала какое-то слово, и я старался понять – какое именно. Ага, уловил:

– Семь-я-нин! Семь-я-нин! Семь-я-нин!

Это о ком же – обо мне или вон о том прохожем? Пока раздумывал, синица заладила другое:

– Са-ха-лин! Са-ха-лин! Са-ха-лин!

А это как понимать? Слышала звон да не знает, где он?

– Цеп-пе-лин! Цеп-пе-лин! Цеп-пе-лин! – затвердила вдруг синица.

Я огляделся. Никаких цеппелинов на небе не было, да и быть не могло. О цеппелинах (так раньше называли дирижабли) разве что вычитаешь где. Грамотная, видать, попалась мне синица.

Чив и Жив

Жду автобус.

Довольно прохладно, но в затишке, на солнцепеке, пригревает. Возле сугробов даже насочились лужицы. В снеговице азартно полощутся воробышки – чистят испачканные за зиму костюмы. Но, видать, переусердствовали. Вымокли до перышка и теперь, топорщась, громко чирикают между собой. Интересно, о чем?

Неподалеку от воробьиной пары присели на скамейку два пацана – тоже обрызганы, с комочками снега, прилипшего к одежде. Один задумчив, тонколиц, ему лет восемь; второму – краснощекому крепышу – лет пять, не больше. На его болоньевой куртке болтается изрядный клок полы, выдранный «с мясом». Этот оборванец и говорит дружку:

– Серый, было бы всегда так, как сегодня. Ага?

Приятель, думая о чем-то другом, вяло соглашается – лишь бы отвязаться. А меньшой опять со своим:

– Чтоб зимы совсем не было. Вот бы лафа! Ага?

Но старшой, будто очнувшись, уставился на мечтателя и возразил:

– Ну, нет, а кататься?

Меньшой растерянно заморгал: действительно, как можно – без санок, коньков и лыж?

– Ну, тогда бы так, – нашелся он, – утром выпал снег, а к вечеру – растаял. Ага?

Ответа я не расслышал. Подошел их автобус, и пацаны, перекликаясь, скакнули в разные двери.

Через минуту на остановке стихло, только воробьи, охорашиваясь, продолжали звонко и радостно чирикать. Я прислушался…

– Чив! А хорошо сегодня!

– Ага, Жив. Всегда бы так.

– Совсем без зимы, Чив?

– Совсем, а чо?

– Как это чо? Да какой бы я был Жив, если бы зимы не пережил?

– Да, Жив… Ну, тогда бы так: с утра – снег, а к вечеру – лужи! Пьем, купаемся, не тужим!

На этот раз я все понимал. Без переводчика на воробьиный.

Юрий ЧЕРНОВ