Мы все отмечены неповторимою судьбой...

27 января исполнилось 70 лет со дня полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады. Тем, кто родился после войны, наверное, сложно понять значение этого события. Поэтому хочу еще раз напомнить на своем примере, через что мы прошли и как выстояли. Подвиг советского народа достоин безмерного уважения и вечной благодарности.

Родилась я в 1928 году в семье студентов Ленинградского университета. С началом войны и блокады, до того, как попала в ремесленное училище, помогала матери. Она брала меня в «походы» за досками для буржуйки. В нашем районе стояло много деревянных ларьков, парашютная вышка, в недостроенных домах остались детали из дерева, на заводе – деревянный забор. Никого не задерживали, доски не отбирали. Жители были настолько слабыми, что могли унести самую малость.

Мне исполнилось 13 лет (я окончила шесть классов), сестре было девять, а брату – пять. Как на старшей на мне лежала обязанность выкупать хлеб. Булочная находилась в доме напротив. Иногда мы ходили на брошенные поля и приносили  мелкую и уже мерзлую картошку и турнепс, который по вкусу похож на репу. Это было серьезное подспорье в еде.

В ноябре кончилась учеба в бомбоубежище, хлебный паек был урезан до 125 граммов, и мы с подружкой и мальчиком из нашего класса пошли устраиваться на работу. Меня направили в ремесленное училище №42, которое было прикомандировано к заводу «Светлана», где производили снаряды для зениток. Весной на предприятии появилась «детская смена», и после обучения нас направили туда. Помню, как приходилось становиться на табуретку, чтобы вставить снаряд под обточку. Работа для нас казалась непосильной, зато за нее давали талоны на дополнительное питание. Каждое утро на столах была соевая сметана – по полстакана, котлеты из жмыха с перцем и соевые шпроты. На обед выдавали дрожжевой суп. Во время перерыва, если оставалось 15-20 минут, мы забирались в цехе на подоконники и спали. Было холодно, мучил голод, артобстрелы, бомбежки. Случалось, ребята умирали на рабочих местах, по дороге к заводу, в общежитиях.

Я тоже жила в общежитии: дом далеко, а трамваи не ходили. Когда смогла поехать к родным, то, помню, в противогазной сумке везла зелень (кажется, лук). К этому времени на заводе организовали производство витамина С в виде настоя хвои. В столовой нас кормили супом – горячей водой с зеленью.

А дома семья готовилась к отъезду. В августе нас на барже переправили через Ладожское озеро до эвакопункта, оттуда на поезде повезли в Омскую область. В совхозе №46 я попала в интернат, где уже жили ленинградские ребята. Летом мы работали на полях и огородах.

Осенью 1943-го в школу пришла телеграмма из Ленинграда о призыве в ФЗО и РУ учеников 1928 г.р. В числе 22-х ребят я вернулась в родной город. Поселили меня в общежитии ФЗО №6, и началась жизнь ученицы маляра-штукатура. Мне выдали ватник, шапку, сапожки, сшитые из рукавов ватника. Работала в районе Литейного проспекта – набережной Фонтанки. Освоила операцию по штукатурке и покраске соединения стен и стен с потолком. Мы восстанавливали общественные помещения.

27 января 1944 года встретила в больнице Боткина с диагнозом «дизентерия». Дело в том, что на улицах появились бочки с газированной водой на сахарине, продавали эту воду без карточек. И набросились ленинградцы на газировку...

Когда я сидела в приемном покое, начался салют по поводу снятия блокады, который приняли сначала за обстрел из немецких дальнобойных орудий. Весь медперсонал – сестры, врачи, санитарки – побежали на улицу, а когда вернулись, то  энергично стали сдергивать с окон одеяла, которыми создавали затемнение. Все обнимались, кружились и на какое-то время забыли о больных. А одна женщина-врач словно окаменела, как в игре «замри-отомри», глядела в точку поверх голов…

Когда меня определили в палату, с большим удивлением смотрела я на дома, в которых светились окна. Это было сильнейшее впечатление! До того город казался враждебным, и вдруг он стал совсем другим. Увидела серо-желтый снег на улице, людей, которые двигались уверенно, а не ощупью. При полном затемнении вечерами ходить можно было только со светящимися жетонами, которые прикреплялись к воротнику пальто, – чтобы не сталкиваться с прохожими. С каким же удовольствием мы снимали с себя эти «кругляшки»!

Ликование продолжалось и на другой день, и на третий! Были включены уличные репродукторы, в уцелевших домах – черные тарелки. Что-то постоянно говорилось, сообщалось... Наконец в Ленинграде стало тихо. Тихо и светло! К этому предстояло привыкнуть.

Почтальоны по-прежнему приносили похоронки, война еще не окончилась. Мой отец погиб в мае 44-го...

После болезни меня перевели в полиграфическое ремесленное училище №20. Одновременно училась в вечерней школе. В 1946-м поступила в университет на географический факультет.

Моя сибирская биография началась с мая 1958-го, когда я перевелась в научно-исследовательский институт геологии, геофизики и минерального сырья (СНИИГГиМС), а затем в Институт геологии СО РАН, где проработала до 1987 года. На пенсии – сад-огород, «пасла» троих внуков на каникулах. Зимой много читаю, люблю театр, музыку, живопись, рукоделие, часто общаюсь со знакомыми и друзьями. Среди них, конечно, и ленинградцы, с которыми мы отмечены неповторимой судьбой.

Людмила МИЛЯЕВА