Евгений Гришковец: чья рубашка?

Евгений Гришковец:
чья рубашка?

Каждый, кто видел хоть один спектакль Евгения Гришковца, может говорить о нем бесконечно. Пытаться изобразить выражение его лица; цитировать какие-то отдельные фразы, глубоко запавшие в душу; подражая оригиналу, старательно и неуклюже разводить руками и безудержно хохотать, вспоминая матроса, одним грациозным локтевым движением «накося-выкуси» побеждающего хитрого японского летчика. Забавно, что количество просмотров одного и того же спектакля не влияет на глубину впечатления. Из тех, кто пришел 24 октября в Дом ученых, половина зрителей видели спектакль «Как я съел собаку» как минимум дважды. И это учитывая, что выпущены аудиозаписи пьес и диски группы «Бигуди». «Рубашка», получившая на Московской книжной ярмарке премию «Дебют», уже прочитана от воротника до манжет, но поклонники жаждут живого Гришковца. Они бегут к нему на сцену с букетами роз и выстраиваются в очередь за долгожданным автографом. Так и не отоспавшись по-человечески после ночного поезда из Кемерова, Евгений сетует: «Только прилег на два часа перед спектаклем, горничная этажа в гостинице «Золотая долина» решила посмотреть какой-то мексиканский сериал. На полной громкости. Потом сосед включил «Черного бумера». Отдохнул на славу». Он покорно снял очки и его доброе веснушчатое лицо выразило огорчение и усталость. Впереди два часа работы на сцене, а тут еще и пресса покоя не дает. После концерта, проводив последнего поклонника, который жаждал не только автографа, но и совместного фото «на память», Евгений совершенно потухшим голосом говорит:

– Знаете, ведь на самом деле люди не должны ходить сюда. Это все портит, разрушает пространство и ломает волшебную границу между сценой и залом. Мне приходится играть пошлую и дурацкую роль звезды за кулисами. А я, уйдя со сцены, хочу быть не артистом, не общественным достоянием, а просто человеком, у которого есть своя территория. Я никогда не понимал, что нужно говорить, когда меня благодарят, никогда не мог придумать, что нужно писать на память рядом с автографом. Чувствуешь себя совершенно по-идиотски. Я глубоко благодарен тем, кто после спектакля делится впечатлениями между собой, а не считает своим долгом доложить мне о них лично в гримерке. Ведь на сцене я и так вижу зал, чувствую, как он меня принимает.

– Не устали «есть собаку»?

– Я отношусь к этому тексту бережно и играю его только там, где никогда не играл или где считаю нужным, актуальным. Мечтаю сыграть в Норильске и Владивостоке. Спектакль о службе в морфлоте моряки принимают на ура. Главное, чтобы в зале была и обычная публика, которая помогает дать адекватную оценку происходящему. Эта вещь задумывалась как жесткий соцарт, но однажды я увидел в зале свою маму и пришлось на ходу переделывать текст, чтобы не ранить ее. Я просил ее не приходить, но она все-таки пришла. Пришла и изменила весь спектакль. С тех пор он посвящается ей, и я никогда не устану его играть.

– Вы только вчера из родного Кемерова. Как принимал зал своего Гришковца?

– Слава Богу, публика изрядно сменилась, выросла новая, так что никакого «своего» Гришковца там не ждут. Теперь большая часть зала из тех, кто ни разу не видел меня на сцене. Раньше было очень тяжело выступать в небольшом городе, где одни знакомые и знакомые знакомых. Не говоря уже о том, что первые годы после отъезда на меня обижались, считали предателем. Теперь все встало на свои места. Конечно, мне приятно бывать там, ведь это родной город. Но сказать, что публика там какая-то волшебная, особенная, наверное, не могу. Есть такое смешное выражение «родной до боли». До какой такой боли, господи? Ничего вроде не болит, все слава Богу.

– Ваша «Рубашка» – лидер продаж. Вы будете еще писать книги?

– Да, надеюсь. Вот недавно один рассказ написал. Я хочу издать к концу этого года сборник рассказов, где будут не только сугубо литературные вещи, но и несколько мемуарных миниатюр, эссе – небольшая такая будет книжечка.

– Почему в книгу вложены комиксы? Чья идея и в чем ее соль?

– Не нужно искать соль там, где ее нет. Идея комиксов моя, но к тексту эта подача иллюстраций не имеет никакого отношения. Я хоть и филолог по образованию, но к внешнему виду книги я отношусь как к внешнему виду книги. Просто презентация такая, оформление. Это книжный бизнес. А текст – он и в электронном виде может существовать. А гениальный Серж Савостьянов сделал обложку белой, как рубашку. И по ней можно легко понять, сколько ее читали. (Глядя на новенький белоснежный экземпляр «Рубашки», стыдливо предложенный ему для подписи.) Очень люблю подписывать замусоленные книжки.

– (Оправдываясь.) Только дайте нам время – замусолим. А у вас на самом деле есть такая любимая рубашка для игры в Хэмингуэев и актуальный пиджак?

– Да, конечно. Даже несколько актуальных пиджаков. Это не выдумка, игру мы действительно сочинили в Риге с моим приятелем Алексом Дубасом.

– Столкнулись ли вы с какими-то сложностями, когда вместо сценария сели писать настоящий текст, роман?

– Абсолютно ничего такого. Я хорошо понимаю, чем роман отличается от драматургии и от повести. Меньше чем за два месяца написал. И примерно за такое же время он разошелся тиражом 80 тыс. экз., что для неформатной литературы абсолютный рекорд. Значит, все получилось! За пять месяцев «Рубашку» купили и прочли намного больше людей, чем за четыре года меня видели на сцене. Писал быстро и от руки, поэтому плечо болит до сих пор. Изначально я планировал «Рубашку» как кинематографический сценарий. А потом подумал: «Вот напишу я сценарий, а его будут переделывать. А я очень болезненно отношусь к своему тексту. Ну, пусть даже хорошо переделают или меня заставят переделать. Я, конечно, сел бы и переделал его, но осадок-то останется!»

– Вы принципиально играете только свои тексты? Ведь написано немало хороших вещей. Что-то зацепило из чужого?

– Да, зацепило. Я собираюсь сыграть Аксенова. Он, кстати, читал мой роман и ему понравилось. Говорит, что даже перечитал один раз.

– Переводчик Дмитрий Коваленин назвал вас русским Мураками. Как вам такое сравнение?

– Не очень лестное сравнение, честно говоря. Я не знаю, чья именно заслуга в том, что прочесть Мураками мне удалось мало и с трудом, – переводчика или самого писателя. Может быть, это просто не моя литература, но я спотыкался о каждое слово. В любом случае, раз человек переводит Мураками, значит, он ему нравится и, значит, из его уст это комплимент. Поэтому мне приятно. Спасибо ему.

– В Москве очень много выходцев из Сибири. Вы чувствуете с ними какую-то близость? Общаетесь?

– Нет. Я категорически против объединения на почве общего географического происхождения. Люди из Сибири, безусловно, имеют какие-то общие черты. Но если они будут держаться как некое особое явление, эта общность будет сродни шовинизму. Я знаю Андрея Панина, Владимира Машкова, которого, кстати, последний раз видел в Америке, а не в Москве. Но мы разные люди, и наши сибирские корни не играют какой-то особой роли в отношениях.

– Ваши спектакли и тексты кажутся во многом автобиографичными. В них правда описаны случаи из вашей жизни?

– Иногда да, иногда нет. Но в то же время я – это не мой герой. И я всегда честно об этом предупреждаю зрителей. То же самое могу сказать о книге. Но создаю этих персонажей я и сюжеты беру не с неба, поэтому многое из того, что написано или сказано, имеет прямое отношение к реальности. Или не имеет. (Смеется.) А где тот, чья «Рубашка»? Автор даже сейчас не сидит перед вами. Ведь он существовал тогда, когда писал это. Сейчас его уже нет.

Мария ШКОЛЬНИК.